
О творчестве легендарной польской репортерки рассказывает переводчик ее произведений на украинский язык, литературовед Остап Сливинский.
Этот разговор происходит в один весенний, а, возможно, летний день 2015 года. Беседуют двое польских репортеров: он и она. Коллеги. Мужчина намного моложе женщины и вполне мог бы быть ее сыном. Он в основном задает вопросы, она — отвечает. Но это не обычное интервью. Порой кажется, что эти двое говорят о чем-то своем, известном лишь им одним, и мы невольно подслушиваем чужой семейный разговор. Так бывает, когда дети расспрашивают родителей про историю предков или внуки — бабушек и дедушек. Названия населенных пунктов, имена, события, о которых мы ничего не знаем и не можем знать. Но почему-то понимаем, о чем они говорят, будто это и наша семейная история, будто все это происходило с нашими родными. Только слово «родные» тут надо понимать так, как понимал его Чеслав Милош, назвавший свою книгу о нашей части света — широкой полосе земли, расположенной между Германией и Россией, — «Родной Европой». Да, это — семейный рассказ общности, объединенной исторической судьбой. В то же время он не перестает быть конкретной историей этой миловидной темноволосой женщины, которая увлекает своего собеседника, а заодно и нас, подслушивающих, вглубь своего прошлого. И делает это впервые в жизни.
Мужчину зовут Войцех Тохман. Женщину — Ханна Кралль. Он — известный сорокашестилетний репортер, сооснователь Института репортажа, а также нескольких фондов, клубов и изданий; активист и лектор. Она — автор более чем двадцати книг, авторитет и наставница для целого поколения журналистов и репортеров, одна из двоих-троих известнейших в мире польских авторов репортажа. Он — звезда, она — легенда.
Белое здание
«Здание было каменное или деревянное?» — уточняет Тохман. — «Оно было белое», — вспоминает Кралль.
Здание — это приют, куда маленькую Ханну, красивую еврейскую девочку, которая, обладая внешностью, далекой от «арийск ого стандарта», чудом пережила Вторую мировую, отдали сразу после войны, когда заболела ее мать.
Тохман и Кралль пробираются сквозь бурьян, находят бетонный фундамент старой постройки. Приюта больше нет. Немного камня, воспоминаний и слов — вот и все, что осталось. Больше воспоминаний, чем слов.
До этого интервью Ханна Кралль почти никогда не говорила о своем прошлом. Нет ни слова о нем и в «Репортерке», Яцек Антчак. Репортерка. Беседы с Ханной Кралль. Варшава: Agora, 2015. большой книге бесед с Кралль, впервые изданной в 2007 году. Точнее, не так: кое-что есть, но — как в книгах самой Кралль, — лишь намеки, обобщения; она постоянно отступает в тень своих героев, в эхо чужих слов. Беседуя со старшей коллегой, Тохман впервые совершает с ней путешествие во времени, в ее прошлое: к руинам приюта; к дому Кебера, фольксдойча, Фольксдойче (нем. Volksdeutsche) — лица немецкого происхождения, пользовавшиеся привилегией во время гитлеровской оккупации. где Ханна с матерью вместе с десятками таких же, как они, ютились после бомбежек Варшавы. Двигаться дальше просто невозможно, потому что там — подвалы, бункеры без адресов; мрачные норы, где происходило чудо выживания.
Но именно там, в этих подвалах, заваленных тюфяками, в укрытиях под полом, в сельских домах и городских квартирах, где прятали черноволосую девчушку, передавая ее из рук в руки, как горячий уголек, в этом послевоенном приюте для сирот — истоки того ручейка, который потом стал рекой ее рассказа.
Поскольку почти все детство меня изолировали от мира, мне он был неимоверно интересен. Разве этого не достаточно, чтобы стать репортером?
Когда война закончилась, в первый день после ее окончания, я поняла, что выжила, что я жива и считала жизнь чудесным подарком судьбы или Бога, а значит, должна была чем-то отплатить.
После войны было холодное жилье под самой крышей, которое они снимали с матерью, единственная фотография отца, погибшего в лагере смерти; чуть позже — невыносимо скучные лекции в Варшавском университете сталинских 50-х. Факультет журналистики, после окончания которого единственной перспективой было писать скроенные по одному лекалу материалы про социалистическое строительство и радость совместного труда.
В 1956-м Кралль начала работать в газете Życie Warszawy; в том же году она с коллегой получила первое редакционное задание — написать материал про выставку-ярмарку в Познани. И тут с ней впервые случилось то, что потом на протяжении всей жизни определяло ее репортерскую судьбу и о чем сложно сказать, причина это или следствие; возможно, речь идет о чистой профессиональной удаче, которая приходит непредсказуемо, случайно, когда мир просто на глазах разворачивается на все сто восемьдесят градусов, чтобы что-то показать; а может, как раз взгляд Кралль, ее жажда чего-то иного, более глубокого и неочевидного, вызвала те невероятные события? Так или иначе, именно тогда в Познани вспыхивает забастовка рабочих: на улицы въезжают танки, звучат выстрелы.
Это был важный день. С тех пор я знала, как все обстоит на самом деле.
Из охваченной восстанием Познани молодая журналистка вернулась репортеркой, то есть тем, кто знает — а если не знает, то чувствует, — «как все обстоит на самом деле».
Во второй раз такое произошло, когда Кралль, уже сотрудница солидного еженедельного журнала Polityka, автор книги «К востоку от Арбата», поехала в Лодзь, чтобы написать текст про местную фабрику. Писать было особо не о чем, и она, сидя в кафе и листая газету, наткнулась на заметку о том, что лодзинский профессор-кардиохирург недавно провел новаторскую операцию на сердце. Предчувствуя хорошую тему, Кралль отправилась к нему, чтобы взять интервью; после беседы профессор попросил показать готовый текст его коллеге, врачу Мареку Эдельману, чтобы тот исправил возможные ошибки. Кралль уже что-то слышала про Эдельмана, одного из лидеров восстания в Варшавском гетто; они встретились, ошибок в тексте не обнаружилось, а кофе был еще не допит — и завязался разговор о войне.
Рассказ Эдельмана складывался совсем не из тех слов, из каких создают памятники: это была история о живых людях, а не о стальных героях, о повседневном выживании, а не о ежедневном умирании. История, в которой наряду с силой и стойкостью нашлось место для слабости и смятения. Книга, появившаяся в результате этого и многих последующих разговоров с Мареком Эдельманом — «Опередить Господа Бога», — стала переломной и для самой Кралль, и для жанра художественного репортажа, и для еврейской темы в польской культуре. Сама же репортерка, сделав сперва широкий круг по заводам и московскому Арбату, по рабочим пригородам, рынкам и дворам Варшавы 50-х и 60-х, словно вернулась с этой книгой в свой приют, в белое здание, к истокам. К Холокосту и гибели восточноевропейских евреев, чьи голоса, кажется, звучали в ней всегда, но только теперь она нашла для них слова. С тех пор эта тема не отпустит ее.
Другие
Люди, которые пережили Холокост, нужны нам больше, чем мы им.
В книге «Доказательства существования» есть текст, который называется «Дибук» — один из удивительных, характерных для Кралль «метафизических репортажей». Собеседник репортерки — американский еврей польского происхождения, чей брат — которого он не знал — погиб в Варшавском гетто. Погибший брат вселился в героя репортажа, став его двойником; тот постоянно ощущал в себе его болезненное присутствие. Это присутствие мучило героя. И он решил обратиться к буддийскому монаху — тоже еврею, — за помощью. Все прошло успешно, но когда дух брата уже покидал его тело, герой позвал его назад. Не позволил брату уйти в неизвестность, в ничто. Потому что неприкаянному духу нужен дом.
Возможно, рассказывая про своего героя, Кралль говорила немного и о себе. Возможно, таким образом она пыталась ответить на вопрос, зачем ей все эти евреи — живые и погибшие, те, что рассказывают, и те, что молчат. Герои и их истории, с которыми тяжело жить, но которые невозможно отпустить.
У меня есть целый мир мертвых… Существуй он, я бы, наверное, сбежала оттуда. Но раз этого мира нет, убежать из него невозможно. Придется остаться там навсегда.
В разговоре с Тохманом Ханна Кралль между прочим, болтая о том и сем, формулирует принципы репортерского ремесла: репортер не должен рассказывать о себе, репортер не должен осуждать, репортер не должен смеяться над своими героями. Оставаясь в тени, он не должен оставаться в стороне: его роль подобна роли актера — он так же проживает чужую судьбу.