За создание миров «Трилогии» (роман об истории польской шляхты, состоящий из трех частей: «Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыёвский»), за историю борьбы с Тевтонским орденом («Крестоносцы») и за изображение мира Древнего Рима времен первых христиан в романе «Камо грядеши» Сенкевич был удостоен Нобелевской премии. В обосновании говорилось о выдающихся достижениях в жанре эпоса. Писатель, принимая премию во времена, когда Польша еще оставалась разделенной, сказал: «Оказанная мне честь имеет огромное значение для любого, но для сына Польши она бесценна!… О Польше говорили, что она мертва, но вот одно из тысяч доказательств того, что она жива!… О Польше говорили, что она порабощена, но вот еще одно доказательство того, что она умеет побеждать!». Именно желание поднять дух соотечественников руководило писателем, когда он создавал «Трилогию». Часто говорят, что он писал «для укрепления сердец», помогая людям поверить в то, что Польша однажды вновь будет свободной.

Его истории сегодня кажутся сказками, по стилю они скорее напоминают легенду, передаваемую из поколения в поколение, чем роман. Хотя они не имели стихотворной формы, в них слышна некая поэтическая мелодия. Язык, заимствованный из старинных мемуаров, которые Сенкевич читал, работая в библиотеках, либо созданный им путем архаизирования, стилизации фразы, считается одной из важнейших особенностей его прозы. Вторая причина, по которой он остается важным для нас автором — настолько реалистичные повествования о нашей истории, что мы убеждены, будто именно так всё и было на самом деле. Он не писал исторических книг в фактографическом понимании, но переплетал приключения своих героев с подлинной судьбой страны, рассказывая о Собеском, Вишневецком или Тугай-бее, жизнь вымышленных им персонажей происходила на фоне событий реальной истории Польши. И хотя его литературное наследие много богаче, именно «Трилогия» имеет для нас первостепенное значение. Не последнюю роль в этом сыграли и фильмы, которые на протяжении многих лет не сходят с телеэкранов.

Лучшее доказательство того, что мы помним произведения — их цитирование. Мы говорим словами Сенкевича, даже того не осознавая. Употребляем фразы, известные по книгам и фильмам, которые уже сливаются в одно целое и составляют основу культуры, в которой мы росли. Конечно, отсюда возникают некоторые неточности: случается, что цитаты из романов отличаются от цитат из фильмов. Больше всего споров ведется вокруг выражения из «Крестоносцев» — в романе написано: «Он мой!» («Mój ci jest»), в экранизации звучит: «Теперь он мой!» («Mój ci on»). Но смысл в таких случаях понятен всем. О некоторых цитатах из произведений нобелевского лауреата я уже писала здесь, однако их намного больше, и запомнились они как раз благодаря сериалам или фильмам по книгам Сенкевича.

Историю, известную как «Трилогия», открывает роман «Огнем и мечом» — в первой части мы переносимся во времена восстания Хмельницкого, когда Речь Посполитая сражалась против запорожских казаков и татар. Больше всего поговорок, которые мы помним, звучит из уст Заглобы — пожилого, почтенного шляхтича, любящего выпить и рассказывать невероятные истории. Вторая часть эпопеи, «Потоп», описывает события времен Шведского потопа. Именно отсюда пошли такие известные цитаты, как «Кончай, не срами!» или «Отец, лупить?». «Пан Володыёвский», последняя часть «Трилогии» — это история «маленького рыцаря», считавшегося «лучшей саблей Речи Посполитой», который возглавил войска при обороне Каменец-Подольского во время нападения турок. На фоне военных событий в каждой из частей мы следим и за любовными приключениями героев. Что из этих историй вошло в нашу повседневную жизнь? Вот список!

«Что за времена! Холопы такой мед пьют! Господи, и ты на это взираешь и не гневаешься?» (Co za czasy! Chamy taki miód piją. Boże, Ty to widzisz i nie grzmisz?) — последнюю фразу мы до сих пор произносим в ситуациях, когда что-то происходит не так, как должно. Так мы выражаем удивление и возмущение, сталкиваясь с явлениями, выходящими за рамки общественных норм. Когда нам что-то очень не нравится или мы не можем поверить в то, что кто-то ведет себя не так, как положено. Когда нам хочется воздеть руки к небу и взмолиться о возмездии.

«Слухать гадко» (Słuchać hadko) — стыдно слушать, уши вянут.

«Правда оно, что незваный гость хуже татарина» (Prawda, że gość nie w porę gorszy od Tatarzyna) — необходимо помнить, что татары в те времена были грозным врагом, и цитата подчеркивает, насколько это плохо, когда кто-то нежданный является в неподходящий момент.

«Как мы Богуна искромсали» (Ale żeśmy Bohuna usiekli) — эти слова произносит Заглоба, приписывая себе часть успеха в победе над врагом, которого, в действительности, одолел в поединке пан Володыёвский. Иногда мы используем эту фразу, желая показать, что знаем: кто-то приписывает себе чужие заслуги, либо, иронизируя в собственный адрес, говорим «мы», зная, что это неправда.

«Не проливай, сударь, вина!» (Nie wylewaj waćpan wina!) — все еще актуальный совет!

«Кончай!.. Не срами!..» (Kończ… waść!… wstydu… oszczędź!) — так мы говорим, когда хотим дать понять, что кто-то говорит глупости и что для всех будет лучше, если он перестанет. Однако употребление этой цитаты в таком значении ошибочно! В эпизоде, описанном Сенкевичем в «Потопе», смысл был иным. Кмициц, вступив в поединок с Володыёвским, проигрывал бой. Но слова эти произнес не тот, кто побеждал, а как раз Кмициц, прося, чтобы Володыёвский больше не «забавлялся», не подчеркивал недостатки своего противника, но победил бы его, то есть убил, и закончил поединок. Так что эти слова следовало бы говорить в значении: «Кончай!.. Не срами (меня)».

«Отец, лупить?» (Ociec, prać?) — перед каждой атакой Косьма и Дамиан Кемличи спрашивали отца, можно ли уже им атаковать. А отец отвечал: «Лупить!» Лупить — в смысле всыпать кому-то по первое число, избить, разгромить. Однако эти слова, к сожалению, больше известны благодаря рекламе стирального порошка, которая демонстрировалась на польском телевидении в 90-е годы. Во всяком случае, сегодня их можно использовать в качестве вопросов: «Действуем? Идем? Или ждем?»

«Зови меня дядей» (Mów mi wuju) — сказал Заглоба Роху Ковальскому, убедив того, что они родня. Это, конечно, не соответствовало действительности, потому сегодня мы можем сказать «зови меня дядей» с иронией тому, кто пытается нас обмануть, либо шутливо, если нам хотелось бы приходиться кому-то родней и что-то от этого выиграть, но все знают, что мы не родня.

«На тебе, песик, колбаски! Смотри не подавись» (Naści, piesku, kiełbasy! Tylko się nią nie udław) — бери, раз иначе нельзя, но берегись, ведь краденое может застрять в горле. Это тоже слова Заглобы, наблюдающего, как шведы захватывают польские земли.

«Напялил черт ризу и хвостом в колокол звонит» (Diabeł się w ornat ubrał i ogonem na mszę dzwoni) — этими словами можно прокомментировать ситуацию, когда мы знаем, что кто-то обманывает, притворяется нашим другом, но в действительности им не является.

«Казак татарина схватил, да сам в неволю угодил!» (Złapał Kozak Tatarzyna, a Tatarzyn za łeb trzyma) — тебе кажется, что ты победил, но на самом деле в выигрыше не ты. На мгновение может показаться, будто ты одержал победу, однако в действительности перевес все еще на стороне противника.

«На то у шляхты и кровь, чтоб проливать ее» (Po to i ma szlachta krew, aby ją przelewała) — нужно бороться, для этого мы и созданы!

«Неказист ты уродился, коли не станут люди тебя бояться, так будут над тобою смеяться!» (Dał ci Bóg mizerną postać, jeżeli ludzie nie będą się ciebie bali, to się będą z ciebie śmiali!) — так представляется своей будущей жене пан Михал Володыёвский. А мы доныне говорим, что либо нас будут бояться, либо над нами смеяться.

«Не выношу вида пустой посуды» (Nie lubię pustych naczyń) — говорит Заглоба, когда у него заканчивается выпивка.

«В брюхе пусто – в башке горох-капуста» (Kiedy w brzuchu pusto w głowie groch z kapustą) — на голодный желудок мы ничего не придумаем, не до взвешенных рассуждений, когда голоден.

«Погоди! Дай остыну немного!» (Czekaj, zaraz cholera mnie minie) — сейчас успокоюсь.

«Чтоб я сдох, как шелудивый пес» (A niech zginę ja i pchły moje) — выражение, означающее что-то вроде «Невероятно!» или «Не может быть!».

«В грустных местах медом дух подкрепляя» (Najlepszy sposób smutek miodem zalać) — добрый совет: есть проблема — выпей.

«Любовь — тяжкое бремя: свободного она делает рабом» (Kochanie to niedola ciężka, bo przez nie człek wolny niewolnikiem się staje) — так Кетлинг отвечает на вопрос, что такое, по его мнению, любовь. Многие согласны с ним и до сих пор повторяют эти слова.

«Я тем утешусь, что не проклянете вы меня, а добром помянете» (Wolę żebyście mnie błogosławili niż żebyście mieli mnie przeklinać) — говорит пан Володыёвский, позволяя своей невесте связать судьбу с другим, тем, кого она любит больше.

«Глупая Кшися! Да я бы... и на десять Кетлингов пана Михала не променяла!» (Głupia Krzysia! ja bym wolała jednego pana Michała niż dziesięciu Ketlingów!) — видя, как пан Михал отпускает свою невесту, Барбара заливается слезами и признается этими словами Володыёвскому в любви. И сегодня не одна из нас предпочла бы кого-то желанного десяти другим.

«Это ничего!» (Nic to!) — такими печальными словами Володыёвский прощается с женой перед смертью. Он убеждает ее, что она должна сказать себе: «Это ничего», — и счастливо жить дальше, потому что погибнуть — долг солдата.

«Мне уже не увидеть свободной Польши» (Nie zobaczę już wolnej Polski) — а такими словами попрощался перед смертью Генрик Сенкевич. Он не увидел ее, но многое для нее сделал.

В статье использованы цитаты из произведений Генрика Сенкевича: «Крестоносцы», Москва, «Художественная литература», 1985, пер. Е. Егоровой; «Огнем и мечом», Москва, «Художественная литература», 1983, пер. А. Эппеля и К. Старосельской; «Потоп», Москва, «Художественная литература», 1984, пер. Е. Егоровой и И. Матецкой; «Пан Володыёвский», Москва, «Художественная литература», 1984, пер. Г. Языковой и С. Тонконоговой.

Перевод Владимира Окуня